|
Все началось с того,
что я перепутала июнь с июлем. Видимо, так хотела попасть на летнюю школу,
что, увидев первое объявление о наборе, решила, что школа будет в июне.
Я все отлично спланировала, нашла, куда пристроить младенца на время занятий,
договорилась с друзьями, с которыми собирались вместе ехать на юга, о
переносе поездки на после школы. Пришла 21 июня на занятия. Никого...
И никаких признаков школы — ни объявлений на первом этаже, ни на
двери аудитории. Наверное, думаю, они просто в другом здании, а я в суете
не заметила. Звоню Сергею Ивановичу, хорошо, что телефон его есть. С ума
сошла!, говорит С.И., школа только через месяц! Теперь Серов называет
меня Филлипком.
Конец июля, настоящее городское лето с жарой и пылью. Дорога от метро
через Савеловский рынок. Как раз, когда пробегаю на занятия, продавцы
толпятся перед входом в ожидании, когда их впустит охрана — одинаковые
тетки из отдела шмоток и одинаковые дядьки из отдела компьютеров.
За зданием училища — Миусское кладбище и действующая церковь с колокольней.
Буду писать не совсем хронологически, а, скорее, тематически.
Первый и второй
дни. Добровинский — Серов — Соркин
Прибежала, плюхнулась на свободное место и вдруг почувствовала, что мне
опять 17 лет и я сижу на первом семинаре в институте. Так же обмирает
под желудком и так же хочется быть прилежной студенткой, хотя опыт подсказывает,
что не выйдет. Тот же опыт говорит, что 10 дней можно и продержаться молодцом.
Чай, не семестр. Почувствовать себя 17-летней просто чудесно: сразу пропадает
ненужный гонор и неконтролируемое желание показать им всем. Зато появляется
легкость ученичества, внимание к миру и еще отрастает в голове маленький
моторчик для генерации идей.
Первый день начался
с Евгения Максовича Добровинского. Он был, как
всегда, нежен, загорел и чертовски мудр.
Ему, наверное, было труднее всех: жажда знаний у всех зверская, каждый
нафантазировал свою школу, и надо с одной стороны не разочаровать и настроить
на правильную волну, а с другой — вести свою линию.
Е.М. рассказывал о кольце След – Знак – Письмо – Оттиск,
который и есть След, о происхождении письма, о том, что каллиграфия
сродни жестикуляции, т.е. само- выражению, т.о., это всегда своего рода
художественная акция.
Нынешние шрифты, говорил Е.М., даже рубленые, выросли из каллиграфии,
в них есть воспоминания о рукописном начале. И произошедшая компьютерная
и технологическая революция еще принесет новую типографику, хранящую в
себе новую технологию изображения букв, как в антикве прячется плоское
перо.
За стенами басом звякнул колокол.
Дети, не рисуйте все на компьютере, просил Добровинский, от этого во-первых,
идеи теряются (вместо живой линии —кривая Безье, вместо сотни набросков
— одно монументальное г...), а во-вторых, мозги сохнут (вместо мелкой
моторики рисования карандашом — грубая моторика возюкания мышкой.
А без мелкой моторики голова хуже соображает. Думайте с карандашом в руке
и не бойтесь нарисовать ерунду.
Так вот, если вернуться к форме букв, то буква есть знак — носитель
языка, и одновременно носитель звуков (речь идет о фонетическом письме
вроде кириллицы). Как передать пластикой характер звука?
Представьте себе, что русский язык не имеет письменности. Вам предстоит
ее придумать. Надо передать особенности каждого звука. Гласные, наверное,
должны отличаться от согласных. Йотированные гласные и простые —
сходство и различие. Баланс ассимиляции и диссимиляции знаков (все знаки
из одной системы, но легко отличаются друг от друга).
Возьмем древнееврейский алфавит — первое фонетическое письмо. Почему
в нем буквы идут в таком порядке, а не в эдаком? А потому, что в этой
последовательности в аллегорической форме заложен мировой порядок:
алеф: бык ~ мужское животворное начало
бет: дом
гимель: скот ~ веблюд ~ труд
далет: дверь
хей: неизреченное имя Б*га
ют: еще одно имя Б*га
заин: меч ~ мужской половой орган
(замечу в скобках, что в русской азбуке существовал свой «код»:
... зело живете како люди мыслете... = ... как мыслите, люди, так и живете...)
С.И. Серов обязал всех преподавателей показать свои работы. Чтобы все
студенты понимали, с какими титанами духа и отцами русского дизайна имеют
дело. Е.М. пошел дальше и не только показал готовые работы, но и нарисовал
(написал?) еще одну. На сдвинутые в линию столы положили китайскую бумагу
ручной работы (специально сам вожу или прошу привезти, так дешевле и ка-чественнее,
говорит). В детское розовое ведерко вылил несколько
пузырьков туши заботливо припасенной Серовым. Взял кисть. Несколько раз
переставил ведерко — искал ему правильное место. Аудитория замерла.
Вдохнул, вдохнул, задержал дыхание — и стал резко, четко водить по
бумаге, быстро макая кисть в ведро. Тушь оказалась не очень — бумага
сильно размокала и рвалась под рукой. Чернота растекалась мягкими фестонами.
На полпути остановился, переставил ведерко, опять набрал воздух (а может,
наоборот, выдохнул) и дописал вторую часть. Такое чувство, что он настраивался
на определенную мелодию, а потом записывал ее каллиграфически. Это не
слова и не буквы, это чистая пластика.
Бумагу отнесли в коридор сохнуть. На следующий день смотрю — в пустом
коридоре вдоль листов ходит Е.М., разглядывает их как не свои. Где был
мой фотоаппарат!! Идет навстречу, бормочет: ну, парочка неплохо получилась.
Е.М. вспоминал своего учителя В.Г. Вейсберга, ныне покойного. Тот утверждал,
что рисовать нужно только точно осознавая, что делаешь. Вообще, за каждое
движение надо отвечать. «Я почему быстро пишу? — говорил Е.М.,
— Потому что я только 10 секунд знаю, что делать с листом, а дальше
я не понимаю, что с ним делать.»
А еще много рассказывал Е.М. о майской школе каллиграфии в Крыму. О том,
что в природе можно и нужно черпать. Что тростниковое перо — лучшее,
оно же и дудка. Что по-честному и писать-то надо кровью. В конце первого
занятия Добровинский сыграл на продольной флейте, попросив прощения, что
не на тростниковой.
Четыре дня мы придумывали новый русский алфавит. Все пошли разными путями,
у всех получились совсем не похожие алфавиты. Меня вообще чего-то в китайские
иероглифы занесло. Т.е. я не хотела, просто система, которую я выдумала,
оказалась похожа на них. В результате своим собственным алфавитом я не
умею красиво писать: китайцы-то своей каллиграфии годами учатся!
По ходу изобретения новой азбуки был забавный случай: тороплюсь, опаздываю
утром на занятие (это, наверное второй день был, а, может, третий) и размышляю
о записи сонорных согласных (л, н, м, р). На что они похожи? Какая должна
быть пластика у М? И тут меня накрывает благовест из ближайшей церкви.
Главный колокол пронизывает воздух, и я слышу в наплывах его звона «м-м-м-м».
В школе спрашиваю: слышали благовест с утра какой красивый был? Ребята
говорят — какой благовест? Не заметили.
Вторым пришел Сергей
Иванович Серов. Сергей Иванович — отец-основатель
школы, точнее, мать-организатор. Все, что происходит в школе, все, что
работает, светится, пишет, гудит и подвозит обед — все его усилиями.
Он ласково и с легкой грустью смотрит на студентов, заботится о них, как
родной, спрашивает заговорщически: ну, ты как? Сил хватает? Вопрос вовсе
не праздный, потому что основная проблема студентов — усталость.
Все-таки 10 дней по 12 часов не вялого присутствия, а напряжения сил.
И, несмотря на то, что хочется еще и еще заниматься, к концу школы уже
почти все чувствуют: голова не работает и больше всего хочется спать.
Так вот, С.И. появился в футболке с подозрительной надписью «Хламкин,
заткнись». Недавно узнала, кто такой Хламкин
— музыкант. Но надпись все равно подозрительная.
Сергей Иванович начал с того, что такое дизайнерская профессия, чем отличается
обычный взгляд от дизайнерского. Дизайнер должен видеть не только и не
столько форму, сколько контрформу. Важно не только пятно, но и свободное
поле вокруг него. Дизайн есть порядок. В его основе 2 стиля и сейчас,
на сломе эпох, формируется третий. Слом — в следующих аспектах:
- технологический:
компьютер как инструмент подобен станку Гуттенберга, т.к. изменяет подходы
к профессии;
- идейный: стремление
перейти от иерархических систем к сетевым,
т.е. технология стремится ко все большей точности, а душа — к хаосу.
Кроме того, мир стал
меньше, формируется общее информационное пространство, да и с точки зрения
экономики индустриальное общество сменилось информационным.
А дальше всего-то за три дня С.И. исхитрился изложить нам трехсеместровый
курс, который он читает в ВАШГД. Было, конечно, меньше примеров, С.И.
меньше давал нам возможность сформулировать самим. Зато успели еще поговорить
и об особенностях национальных школ дизайна.
Итак, всю историю стилей (да и не только стилей) можно представить в виде
сменяющих друг друга парадигм (кажется, любимое слово С.И.): классической,
модернистской и постмодернистской. Каждая из них характеризуется не только
формально (эстетически) — по отношению к понятию красоты и, как следствие,
к построению книги и всех ее составляющих: шрифта, строки, абзаца, полосы.
Кроме этого всего есть еще и мировоззренческие отличия, т.е. классика,
модернизм и постмодернизм различаются еще отношением к миру, его познаваемости,
месту человека и его возможностям. Думаю, есть и этические различия.
Семиотический треугольник «форма – цель – смысл» накладывается
на тройку парадигм, получается следующее:
- классика –
эстетика формосообразности (красота для красоты) – книжная культура
– серебро, симметрия – прошедшее время
- модернизм –
эстетика целесообразности (функция есть красота) – визуально-коммуникативная
культура – контраст – будущее время
- постмодернизм –
эстетика смыслосообразности – визуально-средовая культура –
пространство – настоящее время
На последних занятиях
Серов привел чудную метафору: эстетическое пространство — это как
бы радиоволны, классика, модернизм, постмодернизм — как радиостанции,
вещающие на ДВ, вопрос в том, на какие волны мы сейчас настроены. А национальные
школы — это станции на средних волнах, независимое от классики, модернизма
и постмодернизма деление пространства. Хотя, иногда это деление может
и совпадать, например, швейцарская школа есть модернизм и она двигает
модернизм. Персональные концепции — это УКВ. Этот уровень может быть
независим от остальных, а может с ними согласоваться, например, Карсон.
Последним пришел Михаил
Михайлович Соркин. Взгляд хитрый, голос бодрый. Девки стали хихикать:
они что, ВСЕ ОДИНАКОВЫЕ, как родные братья? Кагаров тоже седой и с бородой?
На самом деле, неспроста они чем-то похожи. Каждый преподаватель рассказывал
о своем пути, о том, к чему он сам пришел за годы работы, но практически
все важные постулаты повторялись на разных занятиях. В этом смысле первые
два дня были наиболее цельными, и М.М. подвел итог тому, что говорили
до него Добровинский и Серов. Форма и контрформа, формат листа и пятно
на нем должны работать друг на друга. Никогда не рисуйте начисто, набросок
всегда лучше, в нем есть свобода. Не надо доводить картинку — процесс
важнее результата. Тема и сюжет. Не начинайте работу за компьютером, сперва
нарисуйте на листочке. Вообще, говорит М.М., хватит болтать, давайте работать.
И мы начали рисовать, пытаться в сюжете найти тему. Тут выяснилось, что
многие не чувствуют формат листа. Тогда стали рисовать на горизонтальной
половинке А4, сложенного вдоль, причем разрешалось занять не больше четверти
высоты, т.е. для того, чтобы организовать лист оставалась узенькая полоска.
На второй день М.М., только войдя в аудиторию, предложил игру. Народ оживился.
Рисуем «игральную карту», т.е. на одной половине листа я рисую
свою картинку, а на другой — М.М. или кто-то из студентов рисует
свой «ответ». Это может быть один и тот же сюжет или его продолжение,
развитие. Но в результате лист должен выглядеть цельным. Оказалось безумно
интересное занятие: изначальный замысел трансформируется в зависимости
от того, что увидел в нем партнер, в нем обнаруживаются стороны, которых
бы сам не заметил. Вечером первого дня М.М. пригласил всех на маленькую
пьянку в соседнюю аудиторию: там проходила выставка его работ (подозреваю,
специально для нас организованная), и вроде как мы присутствовали на открытии.
Но неформального общения практически не получилось. То ли все устали,
то ли еще не освоились, во всяком случае публика четко поделилась на «взрослых»
и «детей», которые никак не контактировали между собой.
Третий день.
С утра Добровинский, потом Серов.
Вечером Кагаров.
Он как-то тихо вошел в аудиторию, пока мы запивали чаем модернизм. Попросил
его не фотографировать — и его можно понять, у моей камеры очень
громкий затвор, а я сидела прямо перед преподавательским столом (именно
поэтому почти все портреты в профиль).
Показал свои работы — в прямом смысле головокружительные эксперименты
с псевдообъемностью в шрифте, с растровыми фактурами, с оптическими иллюзиями.
В отличие от всех «предыдущих ораторов» давал более четкие методы
работы, рецепты получения если не отличных, то по крайней мере съедобных
результатов. На его лекциях начинает казаться, что почти все можно формализовать
и если хорошенько поразмыслить, то из вполне рациональных соображений
получится отличный дизайн. О, сладкое чувство определенности и логичности
творческого процесса!
Если не понимаешь, с какой стороны взяться за задачу, надо попробовать
довести условия до крайности, до абсурда, и станет понятнее.
Визуальные эффекты, в частности, иллюзии делают изображение более активным.
Попробуйте нарисовать букву так, чтобы она была активной — и раздал
всем по букве. Некоторое время мы пыхтели, потом Эркен Медатович собрал
у всех листы и стал раскладывать их на столе по какому-то одному ему понятному
принципу. Не поняли еще, спрашивает. И вдруг буквы сложились в имя Марины
Голубковой, студентки, у которой в тот день был день рождения. Маленький
фокус — а сколько радости, совсем как в работах Кагарова. Напоследок
он всем раздал домашнее задание — нарисовать пиктограмму для парадоксального
словосочетания, которое случайным образом получилось из названных нами
существительных и прилагательных. Т.е. визуализировать понятие так, чтобы
оно прочитывалось. А понятия были непростые: влюбленный карандаш, громкая
пирамида, устойчивый будильник, горячая дыра (мы не специально!), нудный
ежик, обыкновенная скрепка, звонкое небо, сонная дорога — я перечисляю
не столько из занудства, сколько чтобы вам дать возможность придумать
свой вариант.
Есть как минимум два способа решить задачу.
o Формальный, более простой: нарисовать несколько вариантов первого и
второго слов и искать общее в фактуре или пластике (силуэт, форма-контрформа,
внешний контур — из кружочков составить тучу)
o Смысловой.
На второй день Кагаров приготовил нам лекцию с картинками «Структура
визуального текста как основа для креатива» — даже из названия
видно, что гармонию Эркен Медатович поверяет алгеброй и из этой алгебры
выводит методы и рецепты.
Четвертый день.
Добровинский, Кагаров,
Ефимов.
Вообще-то, Ефимов
— монстр, а не человек. Он помнит форму капли в букве «ж»
в гарнитуре Баченаса и может обсуждать ее отличия от капли в Банниковской.
Он помнит все буквы во всех шрифтах в мире, чувствует шрифты, как часть
своего тела, но, к сожалению, он не счел нас достойными разговора на таком
уровне. Владимир Венедиктович принес гору книг с шрифтами (килограмм 10,
наверное), показал 2 презентации, одна про то, что такое шрифт и из чего
состоит буква, вторая — краткая история шрифтов от Гуттенберга до
наших дней. Что сказать — очень интересно, но все это мы могли и
сами прочесть, если бы получили презентации по электронке до начала школы.
Хотя, надо признать, многие вещи улеглись в голове, в частности, стало
более понятно, как выбирать шрифт: в первую очередь, история его не должна
противоречить идее — грубо говоря, не надо набирать ижицей по-английски,
если в этом нет какого-то специального умысла. Вещь, наверное, очевидная,
но многие почему-то о ней все время забывают. Конечно, Ефимов не просто
описывал, что мы видели на экране, но рассказывал много вокруг —
например, чудесная история жизни Миклоша Киша. Он готовился принять постриг
в каком-то монастыре в Венгрии. И в качестве послушания его отправили
в Голландию к Йенсену учиться книгопечатанию, чтобы потом наладить печать
Библии на венгерском, думали года за 3 управиться. Но Йенсен умер через
2 года, его вдова продала все оборудование, и Кишу пришлось начинать с
нуля. В результате он за какой-то неимоверно малый срок — 2-3 года,
что ли, стал лучшим пуансонистом Европы, а на издание Библии ушло около
40 лет — все время надо было зарабатывать коммерческими заказами
на гравировку Писания.
Пятый день.
С утра на наши еще не проснувшиеся мозги обрушился О.И. Генисаретский.
С.И. Серов представил его нам примерно так: читать его книги невозможно,
но иметь их дома просто обязательно. И еще: ГенийСоветский.
Похож на ифрита. Или дервиша, который зачем-то переоделся в европейское
платье. Серов слушал завороженно. Вообще-то, он собирался не лекцию читать,
а беседовать с нами, но тут мы, конечно, оказались слабы. Полгруппы спали,
полгруппы пытались постичь. Вообще, конспектировать такие лекции, по-моему,
невозможно. Во всяком случае сейчас, глядя на свои пометки, я понимаю
еще меньше, чем на лекции. Поэтому я без комментариев выложу здесь большую
часть конспекта. Собрать его в связный рассказ выше моих сил.
Генисаретский начал с того, что расти можно только «пошагово»:
шаг в личностном развитии — шаг в творческом. И никак не иначе.
Мир изменился в нашем восприятии, он стал не статичным, а событийным.
Кант в своей знаменитой фразе из «Критики чистого (если не путаю)
разума» про звездное небо и нравственный закон говорит о статичном
мире (зд. — звезды над головой), а у современного человека образ
мира уже другой — это пролет сквозь космос (все помнят заставку в
ДОСе «Звезды»).
Часть лекции О.И. говорил о понятиях целого, смысла и ценности, о метафоре.
Метафора — перенос качественных ценностей с одного целого на другое
целое. Следовательно, сохраняется смысл и цель происходящего, его ценностная
значимость (это есть функция метафоры), сохраняется личная значимость,
сохраняется способность к выразительности.
Одна из важнейших метафор в античном искусстве — пылинки в столбе
света — танец частиц, т.е. атомов, а атом — одно из основных
понятий в античной философии.
Точка как событие. Или, если перенести на бОльший масштаб, пространство
как случающееся. (Пример: Большой взрыв, который создал расширяющуюся
Вселенную). Отсюда вытекает еще одна метафора событийности точки: я как
событие.
Получается ряд созначимостей:
- цельность —
смысл. Нечто можно понять, только если мыслить его как целое.
- цельность —
целесообразность.
И вместе они созначны
с ценностью для нас.
Если мы разделяем ценность, то нам доступны смыслы, а соответственно появляются
некие цели.
Метафора — личностно-жизненное понятие, а не только литературное.
Надо собственную цельность воспроизводить в любой временнОй событийности.
Флоренский говорил, что тело и целое — однокоренные, т.е. первичная
метафора цельного — телесная.
Событийность приобрела бытийный характер, т.е. мы ищем смысл в происходящем.
Надо работать с событием как с формо- и смыслообразующим фактором.
В «статичном» мире цель обусловливалась ресурсами, условиями,
способствующими или препятствующими достижению, которые как бы сущности,
они неизменны. Например, нужен стол — не конкретный, а в принципе.
В событийном мире вместо ресурсов — шансы и риски.
У нас есть способности, позволяющие оценивать шансы и риски: интуиция
(как сила мысли), вкус (как способность воспринимать), честь и достоинство
(как сохранение собственной цельности). Вкус и честь созначны через цельность.
Сознание рефлексивно, т.е. способно видеть себя через образ. Когда происходит
событие появления образа, происходит и отделение цельности проживаемой,
осознаваемой от цельности телесной. Таким образом, образ имеет функцию
отслоения этих цельностей при сохранении достоверности, присутствия обеих
частей.
В перерыве, который мы просто-таки вымолили, пожаловалась Серову, что
чувствую себя совсем тупицей, понимаю одно слово из 10. А Сергей Иванович
меня успокоил — я, говорит, тоже понимаю одно слово из 10. Генисаретский
пишет книгу, которую никто не понимает, но зато потом находятся умники,
из какого-нибудь абзаца делающие докторскую диссертацию.
Днем Ефимов.
Вечером Сурков. После первых дней, где из трех занятий два были —
работа руками, полтора дня только лекций немного напрягали. Хотелось уже
в бой и что-нибудь поделать. А тут опять лекция. Ничего, вы не заметите,
как лекция пролетит, еще будете просить, сказал Сергей Иванович.
Сурков рассказывал краткую историю своей творческой жизни. Большая ценность:
автор рассказывает, что и почему он сделал, как пришел к идее. Почему
такой зеленый кружочек в правом углу. Как ему попался на улице (или пришел
в голову) интересный образ, а через 10 лет из него получился чудный плакат.
Мне показалось, что Сурков — человек, очень четко видящий цельность
мира, единство его законов, почти решивший для себя «проклятые вопросы»,
сознающий, на каком этапе мы находимся куда идем. Он повторял: «вот
когда все выйдут из того упадка сил и пессимизма, в котором пребывают...»
Мир, говорил Сурков, символичен, но имеет жесткую структуру. Все, что
делается, делается по подобию природы. Гармония уже существует, а не создается.
Стремление распять божественное присуще человечеству.
И, переходя к земному — слово в плакате не подпись, а формообразующая
единица. Оно может быть источником формы.
О шрифте: букву характеризует не форма, а контрформа (опять же —
все преподаватели говорят одно разными словами).
Из историй создания плакатов больше всего запомнился рассказ о плакате
к одной выставке. Черный. Основное пятно на нем — профиль женщины,
глядящей вниз из правого верхнего угла.
Женщина, которая бежала из Москвы в Тбилиси от репрессий, муж, ехавший
следом, не успел, его арестовали и расстреляли. Она придумала способ снятия
копий (в смысле, срисовывания фресок) такой, что не возникает искажений.
На ее методике выросла целая школа реставрации. В Грузии ходила по горам,
забиралась в заоблачные выси, куда чабан овец не гонял, и срисовывала
росписи заброшенных монастырей. Ее трудами сохранились копии фресок, которых
уже нет: зачастую танковые части использовали монастыри для обучения наводчиков
— пристреливались по ним. Ее редко можно было застать «внизу»,
она спускалась с гор с небольшой котомкой раз в несколько месяцев только
чтобы пополнить запас крупы и снова уходила бродить. Лежала под провалившимися
куполами, смотрела в небо. Много лет спустя проходила ее выставка, и к
ней подошел грузинский католикос и сказал:
— Мы Вас причислим к лику святых.
— Я в бога не верю
— Это не важно...
И вот теперь, закончил Сурков, она на этом плакате как бы смотрит на нас
с неба. Даже если она еще жива, не важно.
Шестой день.
С утра Владимир Аронов. Лекция обозначена в расписании «История дизайна».
Посоветовал несколько хороших книг по дизайну, все по-английски, почти
все можно купить только через интернет на ненаших, причем, сайтах. Показывал
фотографии из отделов дизайна в книжных магазинах Парыжу и Лондону. За
неимением другого полезного содержания лекции, перечислю книги, которые
Аронов назвал хорошими:
Philip B. Meggs, A History Of Graphic Design ~75$. Примерное содержание:
визуальное сообщение от пещерных времен до Средневековья, Восток, Ренессанс,
возникновение типографий и дизайн полиграфии, Начало печати в Европе,
типографика в индустриальную эпоху, Япония и Ар Нуво, модернизм, Баухауз,
информационная эра, национальные особенности восприятия.
Hudson, Graphic Design ~15$. изд. Thames&Hudson. Краткая история графического
дизайна с начала ХХ века.
Скоро выйдет перевод на русский книги Пауля Клее «Педагогические
эскизы» — обучение основам композиции и дизайна на примерах.
Одна из лучших книг о Леонардо да Винчи: Serge Bramly. Leonardo da Vinci.
Что еще? Напоследок, чудесная байка. На какой-то графической конференции
Аронова познакомили с человеком, сделавшим дизайн автобусов «Икарус»,
тех самых, которые появились у нас в стране на смену ЛиАЗам. И буквально
второй фразой этого человека было — Вы мой личный враг. Аронов опешил
— они никогда раньше не встречались.
Сидел я как-то в издательстве «Книга», говорит Аронов, лето,
все в отпусках, я — выпускающий редактор книги <забыла название,
что-то о старых типографах, но не уверена>. И тут звонят из типографии
и спрашивают, какого цвета бумагу брать для обложки. А художника нет!
У меня ничего нет! Что делать? Случайно на столе нашел обрывок картона,
крашеного в массе в какой-то бежево-оранжевый цвет. Ну, я им этот обрывок
и дал как образец.
А с тем дизайнером из Венгрии оказалось, все смешно и грустно: когда утверждали
дизайн этих самых «Икарусов», возник вопрос о цвете корпуса.
Тогда начальство ткнуло перстом в ту самую книжку про типографов и сказало
— вот такого цвета будут автобусы. Это настоящий дизайнерский цвет.
Гулитов.
Юрий Иванович пришел какой-то расслабленный, летний. Показывал работы,
говорил все то же — про важность работы руками, вообще, hand made
design — это сейчас крутомодно. Еще говорил про то, что надо очень
внимательно смотреть по сторонам. Про ненапряжность какую-то, легкость
и в то же время логичность и обусловленность творчества.
Гулитов предложил, не теряя больше времени, поработать уже руками. Он
рисовал на 1/3 горизонтального листа А4 произвольные каляки — точки,
кружочки, палочки — кому что. На оставшемся пространстве надо было
изобразить трансформацию этого в букву. Т.е. еще один промежуточный «кадр»
и буква. Потом рисовали цветок — свой любимый, но не «художественными»
средствами, а каллиграфическими, росчерком. Разложили работы на полу —
с днем рождения, Ира Кожухарова, говорит Ю.Н., это Вам от нас цветы. Именинницу
Иру посадили на цветочную поляну.
На второй день было безумно драйвовое занятие. Сперва вырезали трафареты
из бумаги — все буквы алфавита макетником без наметки, не зная, зачем
мы это делаем. Честно говоря, сперва казалось — будет много одинаковых
работ, все-таки макетник предполагает прямолинейное движение руки. Но
когда началась работа, оказалось, что у макетника есть свои скрытые возможности.
Жестом фокусника Гулитов достал из сумки 22 белых футболки по числу студентов
и несколько банок текстильной краски. Предстояло набить по трафарету весь
алфавит на футболку, чтобы еще вышло красиво. Получилось, по-моему, у
всех. Было какое-то редкое состояние, когда не столько понимаешь, сколько
чувствуешь, что надо делать, какую букву куда положить. Готовые футболки
развесили в маленькой аудитории, и она сразу стала напоминать прачечную.
Ходили, разглядывали чужие работы. Гулитов сидел среди всего этого графического
шума задумчивый.
Сергей
Логвин. Психология визуального восприятия.
Сергей — подтянутый жилистый дядька с прямой спиной и цепким взглядом.
Его черная футболка — самая черная. Человек логики, «старый
солдат, не знающий слов любви». Вообще, от него остается ощущение
жесткости, хотя с девушками он весьма галантен.
С Сергеем Николаевичем было две очень насыщенных лекции, в течение которых
я непрерывно строчила. Конспект получился — почти как на первом курсе
на матане (математическом анализе), когда наш лектор читал так, что хороший
конспект можно было издавать сразу без редактуры, а плохих конспектов
не было. Это я к тому, что все пересказать, наверное, невозможно, да и
не следует, поэтому я просто отмечу основные темы.
Как устроено человеческое зрение и восприятие? Восприятие объема, поверхности,
расстояния, движения, особенности восприятия лица, тела. Реагирование
на стимулы. Внимание, адаптация, запоминание. Восприятие цвета. Восприятие
искусственной реальности. Зрительные стереотипы. Анизотропия восприятия.
Очертания.
Баланс новизны и традиций в рекламе. Цвет в рекламе. Сценарии восприятия
рекламы. Неоднозначность восприятия. Способы анализа рекламного изображения.
Мужское и женское в рекламе. 5 способов использовать сексуальность.
И, как настоящий педагог, С.Н. дал список литературы. Вот он:
1. Дж. Гибсон, Экологический подход к зрительному воспрятию. М., Прогресс,
1988
2. Грегори Р.Л., Разумный глаз. М., Мир, 1972
3. Ж. Годфруа, Что такое психология. М., Мир, 1992
4. Арнхейм, Искусство и визуальное восприятие, М., ???, 2000
5. Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики. Под ред. И. Ренчлера,
Б. Херцбергер, Д. Эпстайна. М., Мир, 1995
6. Собчин Л.Н., Модифицированные восьмицветовой тест Люшера. СПб, Речь,
2001
7. Костина А. В., Эстетика рекламы. М., Социум, 2000
8. Краско Т.И., Психология рекламы. Харьков, Студцентр, 2002
9. Железняков В., Цвет и контраст. М., ВГИК, 2000 (есть в интернете)
10. Ценев В., Психология рекламы. М., Бератор, 2003
11. Шиффман Х. Р., Ощущение и восприятие. СПб, Питер, 2003
Седьмой день.
Андрей Шелютто. Вылитый Коровьев. Кажется, первый человек в строгом костюме
— видимо, сказывается «официальная» солидная работа в «Известиях».
Но зато в дополнение к костюму идеально подобранные по цвету малиновые
водолазка и носки. Дизайнер все таки, не какой-нибудь там менеджер. Прочел
по бумажке рукописное эссе, весьма печальное, о коммерческом дизайне и
роли СМИ и возможности свободы слова в современном мире. Его «официальный
доклад» напомнил мне по тезисам положения «Общества зрелища».
Событие произошло, если его показали в новостях. Нет прессы — нет
и события, очень удобный подход, чтобы бесцензурно управлять общественным
мнением. И т.д. в том же роде. Никакого выхода не видно. Шелютто же до
«Известий» работал на ТВ (и кое-что рассказал о построении новостных
блоков во времена информационных войн между каналами), поэтому многое
в его рассказе было построено на сравнении ежедневной газеты и ТВ. Он
считает, что отличаются они только носителем, а остальное одинаково. В
обоих случаях основная задача — борьба с вытеснением, т.е. конкуренция
за внимание и время слушателя/зрителя. Вообще и там, и там (а может —
и вообще в искусстве) нет зрителя — нет произведения. Главная проблема
и в новостях, и в газете — все надо делать быстро и технологично,
соответственно макет должен быть таким, чтобы верстальщик, у которого
есть 1 час на всю газету, просто разливал текст по готовым блокам, ну,
может быть подбирал висящие строки. Поэтому для дизайнера собственно дизайнерской
работы остается только т.н. самопиар, т.е. анонсы будущих статей (читайте
в следующем номере), отсылки (см. на 16 странице материал об урожае).
В газетном макете надо учитывать easy reader'а, т.е. человека, пролистывающего
газету. Для него должно быть много точек входа — врезок, разбивка
большого материала на главы, кроме того, должны быть точки, цепляющие
глаз. Газетный дизайн — не поле для творческого самовыражения. Надо
делать то, что надо газете, а по вечерам творить для себя нетленки. Лекция
явно затягивалась, Серов ехидно напомнил Андрею, что тот опаздывает на
важную встречу, и Шелютто нас покинул, оставив за собой облако безнадежности.
Сергей Логвин. О нем уже писала.
Вечером — Гулитов и трафареты. Тоже см. выше.
Восьмой день.
Утром Андрей Логвин.
«Його окуляры злыщаво блыскают у потьмах». И неизменный термос
с напитком богов. Показал свои любимые мультики «one
eyed films» — минималистичные по визуальному языку, но богатые
по содержанию, «лапидарные и эвристичные», как говорил один
мой знакомец. Показал свои работы, потом сравнивал на примерах Уве Лёша,
Трокслера, Древинского, Савиньяка — разные подходы к плакату. Древинский
— визуальная метафора передается скупым пиктографическим языком;
Трокслер — не столько ищет метафору на заданную тему, сколько визуальный
язык; Савиньяк — и собственный визуальный язык, и метафоричность.
Хорошая метафора зачастую и визуализации не требует, а тупую можно попытаться
заострить с помощью техники исполнения.
Есть ось слово — образ. На концах ее отчественной рекламы мало. Все
посередине. Пример практически чистого образа — плакат Боксера к
фильму «Похороны Сталина». Причем важен не только сам образ,
но и язык — раскрашенная фотография на манер довоенных олеографий.
Почти чистое слово — открытки самого Логвина к 23 февраля (где тайга
и британские моря) и к 8 марта (Все мужики сволочи. Мой ребенок самый
лучший. Совершенно нечего надеть).
Часто буквальное иллюстрирование идеи ничего не дает, тогда есть смысл
сузить понятия, в результате появляется больше возможностей для визуализации.
Нередко хорошо выходит, если пытаться проиллюстрировать тему через вроде
бы посторонние предметы, например, плакат «Жизнь удалась», находящийся
ровно на середине оси, так что и не скажешь, что первично — слово
или образ.
Знаковость чрезвычайно важна. 1я ассоциация — почти всегда предсказуема.
Надо пытаться брать ассоциации «из второго ряда».
Параллельно шли вступительные экзамены. Мы Смотрели на задания и оценки
— не всегда понятно ни что абитуриент делал, ни за что получил. Логвин
дал нам такое же задание, как и школьникам (правда, у них был час, а у
нас — 15 минут). Нарисовать картинку, а лучше — пиктограмму,
на тему «Девушки любят нефть». У нас результаты были однороднее,
про качество ничего не скажу, по-моему, Андрею школьники больше понравились.
Сафаев. Тагир Ибрагимович,
кажется, всегда улыбается. Что-то в нем от доброго тибетского монаха,
чье послушание — рисовать кисточкой буквы. После единственного занятия
с ним возникло ощущение, что он хороший учитель (чтобы не сказать —
педагог, мерзкое слово), хотя конспект вышел бессвязным, да и впечатление
от лекции какое-то обрывочное. Лекция называлась «Стратагемы шрифта».
Стратагема — военная хитрость, относящаяся к стратегическому планированию.
Наглядный пример из чудной книги Шпикермана «Stop stealing sheeps» («Хватит воровать овец!»)
о соответствии шрифтов и видов обуви, т.е. надо сопоставить резиновым
сапогам, босоножкам, офисным ботинкам и т.д. — выдуманные марки производителей,
набранные разными шрифтами. Говорят, скоро книга выйдет по-русски. Но
там настолько понятные упражнения, что и английский знать не обязательно.
«Форма всегда обусловлена временем», — говорил Кандинский.
В 20е годы — бум американских шрифтов, не обязательно по происхождению,
но непременно — по стилю.
Сочетаемость шрифтов — вечная головная боль. Сафаев перечислил несколько
бесспорных пар, например, Баскервиль и Бюро Гротеск (и другие гротески),
Бодони и Юниверс, Франклин Готик, Прагматика, Гилл Санс и Гауди, Гарамон,
Оптима и Палатино, Баскервиль, Франклин Готик, Таймс и Фрисет, Гельветика,
Юниверс и любые антиквы. Общий принцип — сочетаются контрастные шрифты
(гротеск + антиква), не сочетаются близкие (антиква + другая антиква).
Но контраст не должен быть слишком разительным, должно быть в шрифтах
и что-то общее. Контраст, но не конфликт. Туман, в общем, немного рассеялся,
но ясностью не назовешь.
Девятый день.
Утром Петр Банков, великий и ужасный редактор журнала «Как»
много еще чего делатель.
Первым делом мы при деятельном участии Серова попытались сорвать занятие.
Действительно, грех не воспользоваться ситуацией и не закупиться «Каками»
о специальной студенческой цене. Сперва мы долго перечисляли, каких номеров
и сколько мы хотим. Потом Банков вычеркнул половину за неимением. Потом
ждали с нетерпением гонцов из редакции, благо она близко. Разбирали журналы
поскорей, чтобы еще успеть хоть о чем-то поговорить с Банковым. Да еще
в перерыве пожаловаться на тупость наших клиентов, которые, как известно,
всегда выбирают худший вариант. Итак, Упаковка. Это была, конечно, не
лекция, а театр одного актера. Банков в лицах изображал общение дизайнера
с заказчиком, успевая параллельно говорить о деле. Чем упаковка отличается
от листовой продукции? У листа есть белое поле, которое собирает лист,
у упаковки вместо поля — боковые поверхности. На плоскости всегда
есть 4 поля, у упаковки мы видим не больше двух боковин. Поэтому на «фасаде»
информацию надо ставить максимально враспор. Упаковка бывает трех видов
— коробка (и производные), цилиндр (и этикетка), сложная форма (например,
яичная коробка). Коробка оформляется как трехплановая сцена; как правило,
либо на первом плане продукт, на втором название, либо наоборот. Обычно
менеджеры требуют, чтобы продукт занимал не меньше 33% площади. Чем отличается
упаковка для среднего и лоу класса от премиум? Тем, что именно для среднего
класса (но иногда и для нижнего) делают упаковку в викторианском стиле.
Круглая упаковка — два плана, а не три. Вторым планом может быть
сама банка (если это жесть) или дыры в этикетке. Сложная упаковка —
ей и дизайн-то особо не нужен, все выглядит чужеродным. Разве что качественная
типографика. На упаковке может быть не больше двух шрифтов. Если берется
рукописный шрифт, то на нем одном зачастую можно построить упаковку, т.к.
он самодостаточен.
Самая большая проблема при рисовании упаковки — выстроить планы.
Первая нормально сделанная в этом смысле упаковка в России — это
каши Быстров. Если планы выстроены: главное, второстепенное, третьестепенное,
то пространство кажется более глубоким, чем если имеется каша от края
до края.
Тут лекция неожиданно закончилась.
Борис Трофимов. Переключиться
сразу с разбитного и немного хулиганского духа предыдущего занятия на
серьезный лад было непросто. Борис Трофимов, прямой, как струна и благородный,
как олень, рассказывал о динамике развития книги от страницы к странице.
Он поразил меня тем, что принес на занятие и пустил по рукам издание Эльзевиров
1651 года. Т.е. не показывал, а дал нам возможность самим пощупать старую
бумагу, выдавленные металлической матрицей буквы, понюхать, наконец.
Дизайнер — это не тот человек, который разливает текст по макету,
так же, как не асфальтоукладчик прокладывает дорогу. Дизайнер конструирует
книгу, структурирует текст, меняет его облик. Задача дизайнера —
заставить читателя прочесть текст.
Текст — живая ткань. Книга живет и развивается во времени. Сказавши
«А», нельзя на следующей странице снова сказать «А»
тем же тоном.
В книге всегда два формата — страница и разворот. Это дает возможность
сменить масштаб (поставить картинку на весь разворот, например). В книге
важна пропорциональность во всем: в отношении формата и толщины, зеркала
набора и полей.
В тетрадке центральный разворот целый, этим надо пользоваться. И наоборот,
можно использовать то, что корешок, особенно в толстой книге, образует
границу, черту. Например в книге «Мироносицы», которую делал
сам Трофимов, корешок — граница между жизнью и подвигом.
Обложка — это вход в книгу, дверь.
Дальше Трофимов предложил нам упражение: на листе А4 с обеих сторон нарисовали
какие-то разные, что важно, каляки. Потом сложили в 16 раз, разрезали,
где надо — получилась тетрадочка А4/16. Такие развороты самому придумать,
по-моему, невозможно. А дальше надо было расположить текст на каждой странице,
чтобы получилось цельно.
Типографика. Она пришла из книги, создана книгой. Легкость, движение,
дуновение могут быть переданы с помощью возможностей шрифта. Типографика
не должна подражать реальности, но на ее основе говорить о своем.
Б.В. показал несколько «дизайнерских» книг и постранично объяснил,
почему дизайнер организовал разворот так, а не эдак. Предмет, говорил
Б.В., диктует, как его поставить на страницу. И готовый афоризм: художник
на правильном пути подобен собаке, идущей по следу: он отбрасывает лишнее
и не пропускает ничего важного.
Десятый день. Андрей Амлинский. Классический змей. Артистичный, острый.
Еще один литературный персонаж в школе — кажется, собирательный образ
всех копирайтеров из «Generation П». Он испускает специальные
флюиды, от которых перестают снимать фотоаппараты. Мой, во всяком случае.
Однако, Андрей был в расстроенных чувствах, потому что только вернулся
с Каннских львов, где сидел в жюри от России. Есть, говорит, страны рекламы
— США, Англия, Бразилия, Германия, Франция, вся Скандинавия —
и нерекламные страны. Это не только Россия, конечно, но и, скажем, Швейцария,
но там внешние условия мешают — 3 государственных языка, и делать
рекламу внутри страны нет смысла, проще завозить готовую из соответствующих
стран — Франции, Италии, Германии. А у нас — исторические традиции
препятствуют. Дальше мы скатились на разговор об особенностях русского
пути, что, конечно, имеет отношение к рекламе, но опосредованное. Печально,
в общем.
С.И. Серов
Последнее занятие — А. Логвин.
А теперь — дискотека! ©
Мы надели наши футболки и сразу стали похожи на сектантов (так, по крайней
мере, решили прохожие, когда мы высыпали фотографироваться на улицу).
В холле училища накрыли столы, включили ненавязчивую музычку, все преподаватели,
наконец, собрались. Сергей Иванович выкликал студента, Евгений Максович
вручал диплом и целовал в щечку, Соркин дарил розу. Нет, говорит Михал
Михалыч Добровинскому, так нечестно, давай меняться.
Перешли к водным процедурам, в смысле — к возлияниям. Пользуясь случаем
подошла к Трофимову с каким-то дурацким вопросом. Слушаю объяснения и
чувствую, как в меня переливается высшая мудрость. Поблагодарила, отошла.
«Бобер, выдыхай», говорит Вероника.
Тем временем на пол положили девушку в белых штанах в качестве поверхности
для каллиграфии. Евгений Максович взял все то же розовое
ведерко с тушью, и, уже не выдыхая, стал выводить залихватские загогулины.
Закончил, сохни теперь, говорит. Тогда Андрей Логвин улегся на девушку,
правда, тут же вскочил — с отпечатками на футболке. Гулитов улыбался
и смотрел с какой-то отстраненностью, как на родных, которые вдруг ведут
себя не совсем прилично.
Много говорили о будущей Бархатной школе, желали друг другу творческого
роста, но потом как-то незаметно разбежались по домам, и Сергей Иванович
рассовывал конфеты в карманы последним оставшимся.
А еще можно посмотреть
фотографии.
|
